"БЛУДНЫЙ СЫН"
Блудный сын
автор: Лосева Наталья
У
отца Павла стряслась беда. Беда стыдная, горькая и такая, что в самое
сердце: сын Васька, любимец и надежда, батькина кровушка - светлая
головушка сбежал в Москву. «Сбежал! Не поехал- сбежал! С девицею!»-
Последнее слово отец Павел произносил, отделяя от звука звук с такой
напряженной и скорбною силой, что губы его и посеревшая летами борода
начинали мелким трепетом дрожать, а пальцы огромных, крестьянской
конституции кулаков беспомощно и отчаянно сжимались, так, словно хотели
выдавить из могучего тела нестерпимую наждачную боль.
«Ославил на
все благочиние! Васька! Эх, Васька!» - тянул он низким голосом, словно
звал, слал сердце за километры, из их села в райцентр, а оттуда через
область, в далекую и чужую, из телевизора недобрым образом знакомую
столицу.
Впрочем, все это слышать доставалось одной матушке Нине,
седой, разумной и неробкой женщине, поднявшей с мужем не первый приход,
троих своих и двоих приемных детей, привыкшей ко всяким передрягам,
злым словам, несправедливостям и бытовым катаклизмам, научившейся
принимать непростую их жизнь во славу Божью, с радостью и светлым
смирением.
На людях же иерей крепился, терпел и беду свою носил
достойно и тихо, так что даже старухи на приходе скоро перестали чесать
языки после воскресной службы, обсуждая, кто и какой «знак» особой
интимной скорби разглядел на лице батюшки.
Особенно остро
бередило, сжимало сердце то обстоятельство, что Васька уехал внезапно и в
неурочное время – на Крестопоклонную. Не дождался Страстной и Пасхи, к
которой специально красили церковную ограду и притвор, и впервые за
восемь последних лет на деньги, выделенные районных олигархом – не без
давления власти, правда, – обновляли иконостас.
Васька пропал не с
концами, обустроившись, проявился и оставил номер сотового. Правда, сам
звонил редко, обычно к дням рожденья или именинам сестер. Отец Павел
тосковал, скучал, корил себя за уныние и несмирение. Когда становилось
невмоготу, обычно после нескольких трудных бессонных ночей, иерей
собирался и с выдуманным предлогом отправлялся к главе администрации.
Они не дружили, но общались по делу. Отец Павел волок на себе десяток
социальных «показателей», вытягивая, как мог заброшенных спившимися
трактористами и просто бездельниками детей, окормляя одиноких старух и
битых жен, подкармливая их из собственного огорода, вразумляя, как
называл их глава, «сорвавшихся с катушек» девиц. В ответ «главный»
находил «спонсоров», которые хоть и давали по городским меркам крохи, но
и это позволяло обихаживать мало помалу храм и выживать, когда совсем
скудела мелкая церковная кружка.
Александр Фурсов."Зима". foto.orthodoxy.ru
Но
на самом деле отец Павел не за деньгами и помощью ходил теперь в
администрацию, а потому, что из приемной, с милости секретарши Оли, мог
он звонить бесплатно в Москву. Отец Павел стеснялся и не хотел показать,
как важна ему эта возможность, и зачем он спешит на самом деле и почему
так рад, если Глава занят, а Оля сама предлагает ему посидеть в
приемной с чаем и сушками.
«Оля.. я сыну – то позвоню, можно?», -
он старался, чтобы голос звучал иерейски ровно, размеренно, и изо всех
сил не позволял засуетиться и выдать себя. Васька разговаривал быстро и
скомкано. Рассказывал, что работает менеджером в магазине «Техносила»,
продает телевизоры, что снимает комнату и подрабатывает на какой то
«Горбушке». Отец Павел вслушивался в голос, стараясь угадать настроение и
мысли, записывал в блокнотик, сделанный из разрезанной пополам тетрадки
в клетку все в подробностях и деталях, чтобы вечером, не упустив ни
крошки передать матушке разговор. Часто он не дозванивался, вместо
гудков священнику отвечал женский голос, что абонент недоступен или
отключил телефон. «Занят Василий, работает!» - оправдывался отец Павел
перед секретаршей. «В Москве!». Оля сочувственно кивала…
На
петровках пришла другая беда. То ли от неслыханной жары и возраста, то
ли от многих лет служения, от тысяч нахоженных по требам километров,
совсем стало плохо с ногами. Голени покрылись гроздьями фиолетовых,
разбухших узлов, кожа над ними лоснилась и казалась тонкой, что вот еще
шаг и порвется. Ноги горели, обжигали изнутри и острой болью разрезали
ступни. К Успенью отца Павла отвезли на операцию в райцентр: «Ходить с
палочкой будете, а как служить и по дворам бегать, отец, не знаю, -
объяснял грубоватый хирург, - варикоз - это профессиональная болезнь
тех, кто всю жизнь на ногах»- выговаривал врач важно и как по писанному.
«Группа риска: мы, хирурги, учителя да вот и вы, попы, теперь
прибавились».
… Матушка Нина и эту новость приняла со своей
обычной разумностью и смирением: «Как Господь управит, Паша, так и будем
жить», - укладывала она ему от щиколотки к колену виток за витком серые
эластичные бинты. Служить с бинтами отец Павел еще мог, а вот
«мотыляться» по требам из конца в конец их огромного села, не говоря уже
про соседние деревни, получалось плохо.
Осень и зима прошли в
суете, мелких неприятностях и заботах. Васька почти не проявлялся, а
когда вдруг и дозванивался до него родитель, то ничем хорошим эти
разговоры не кончались. Василий стал по чужому неприятно акать, в
лексиконе его все чаще ершами проскальзывали непонятные и странные уху
слова. «Вася. Ты в храм то ходишь?», «Хожу, бать, хожу. Как время бывает
– хожу». Иерей понимал, что времени на храм у сына почти не случается…
Отец
Павел как то сдал, стал грузнеть, полюбил оставаться в храме после
службы, мог порою и ночь провести в безмолвной коленопреклоненной
молитве, отпустив сторожа домой. «Вот до Поста доживем, там легче
будет»,- уговаривал он то ли себя, то ли матушку, смирением и молитвою
убаюкивая скорбь.
… На Прощеное воскресенье народ в храм
стягивался весело, гулко, отгуляв и отбузотерив крикливую масленицу, с
размахом спалив «чучалку» и светлым простодушием мешая языческое с
христианским.. Люди, только что голосившие под гармошки и динамик клуба,
плясавшие на талом снегу с матерной частушкой, еще не остывшие и
румяные, стекались синим мартовским вечером в сельскую церковь -
прощать. Никакой другой народ в мире не хранит, пожалуй, этого детского,
природою отпущенного дара в несколько минут так искренне и всерьез
сменить настроение сердца Прощали и просили с надрывом, наотмашь , за то
что было и не было, целуясь, кланяясь в пояс и рвясь шлепнуть ладошкой
под ноги, а то падая земным поклоном на мокрый от нанесенного снега
каменный пол…
Ирина Шарова."Рождественские морозы" foto.orthodoxy.ru
Отец
Павел любил этот вечер, предвкушая и трудную тишину Поста, и огненную,
обещанную радость Пасхи.… К чину прощения народ успокоился, ушел шепот,
не слышно было ни детей, ни самых болтливых теток, хор был ладным и
чистым. Вот выстроился клир, вот ручейком потянулся приход. «Бог
простит! Бог простит!» светлая, исполненная радости и раскаяния волна
катилась от алтаря к клиросу, от амвона к притвору.
Последними
подходили старухи, да староста, но вдруг что то сбилось в этой
настроенной и ровной волне, неосознанное, тревожное, но доброе задрожало
в густом ладанном воздухе церкви.…
От притвора, чуть кособочась,
решительно и быстро шагал Васька. Такой же здоровый и плечистый как
отец, с широким лицом и чуть асимметричными скулами, шел, размахивая
кулаками- молотами, будто веслами толкая тяжелое тело. Отец Павел
почувствовал, как затрепыхались безвольно борода и губы, как заныли
варикозные ноги, как без всякого на то смысла стала накручивать рука на
запястье шнурок поручи, услышал, как в тишину полетели слова: «Прости,
папка меня, прости»…Как ответил кто – то его устами: «Бог простит! И ты
меня.. прости…» и заплакал внутри счастьем и благодарностью: «За что
Господи! За что радость такая»
… За церковной оградой стоял
кофейного цвета импортный автомобиль, совсем не новый, но сказочно
редкий и странный здесь, у сельского храма. В деревенской ночи,
освещенный единственным на улицу фонарем и блестящий от мокрого
весеннего снега, успевшего нападать и подтаять, стянуться блямбами по
стеклу и дверям, он и вовсе выглядел космическим телом из далекой и
ненастоящей столичной жизни.
- Вась… Твой что ли?, - сердце отца Павла будто сжали холодной ладошкой. – Так ты как - приехал или … назад в Москву…
-
Нет, бать. Твой! - блудный сын сиял, но старался сказать это буднично,
как будто так, надо же, пустяки, а не Опель 96 – го года. Однако
подбородок его дрожал совсем по – отцовски, - На требы будешь ездить.
Чтобы без этого… варикоза, а то… мать пугать!
- Так я ж и… прав нету…
-
А я на что? Возить буду!, - Васька широкой рукою обнял отца, и тот в
миг превратился из величественного и могучего иерея в просто пожилого,
немного уставшего, но тихо и глубоко счастливого человека. – Пойдем,
батя. Новую жизнь начинать. Пост, понимаешь.
|
