Еще бы я не вспомнил ее, эту единственную разрешенную на Соловках заутреню в ветхой кладбищенской церкви...
Я
работал тогда уже не на плотах, а в театре, издательстве и музее. По
этой последней работе и попал в самый клубок подготовки. Владыка Иларион
добился от Эйхманса разрешения на службу для всех заключенных, а не
только для церковников. Уговорил начальника лагеря дать на эту ночь
древние хоругви, кресты и чаши из музея, но об облачениях забыл. Идти и
просить второй раз было уже невозможно.
Но мы не пали духом. В
музей был срочно вызван знаменитый взломщик, наш друг Володя Бедрут.
Неистощимый в своих словесных фельетонах Глубоковский отвлекал ими
директора музея Ваську Иванова в дальней комнате, а в это время Бедрут
оперировал отмычками, добывая из сундуков и витрин древние драгоценные
облачения, среди них - епитрахиль митрополита Филарета (Колычева). Утром
все было тем же порядком возвращено на место.
Эта заутреня
неповторима. Десятки епископов возглавляли крестный ход. Невиданными
цветами Святой ночи горели древние светильники.
Благовеста не
было: последний колокол, уцелевший от разорения монастыря в 1921 году,
был снят в 1923 году. Но задолго до полуночи вдоль сложенной из
непомерных валунов кремлевской стены, мимо суровых заснеженных башен
потянулись к ветхой кладбищенской церкви нескончаемые вереницы серых
теней. Попасть в самую церковь удалось немногим. Она не смогла вместить
даже духовенства. Ведь его томилось тогда в заключении свыше 500
человек. Все кладбище было покрыто людьми, и часть молящихся стояла уже в
соснах, почти вплотную к подступившему бору.
Тишина.
Истомленные души жаждут блаженного покоя молитвы. Уши напряженно ловят
доносящиеся из открытых врат церкви звуки священных песнопений, а по
темному небу, радужно переливаясь всеми цветами, бродят столбы сполохов -
северного сияния. Вот сомкнулись они в сплошную завесу, засветились
огнистой лазурью и всплыли к зениту, ниспадая оттуда, как дивные ризы.
С ветвей
ближних сосен упали хлопья снега, а на вершине звонницы вспыхнул ярким
сиянием водруженный там нами в этот день символ Страдания и Воскресения -
Святой Животворящий Крест.
Из широко распахнутых врат ветхой
церкви, сверкая многоцветными огнями, выступил небывалый крестный ход.
Семнадцать епископов в облачениях, окруженных светильниками и факелами,
более двухсот иереев и столько же монахов, а далее - нескончаемые волны
тех, чьи сердца и помыслы неслись к Христу Спасителю в эту дивную,
незабываемую ночь.
Торжественно выплыли из дверей храма
блистающие хоругви, сотворенные еще мастерами Великого Новгорода,
загорелись пышным многоцветием факелы-светильники - подарок веницейского
дожа далекому монастырю, хозяину Гиперборейских морей, зацвели
освобожденные из плена священные ризы и пелены, вышитые тонкими пальцами
московских великих княжен.
- Христос воскресе!
Немногие
услыхали прозвучавшие в церкви слова Благой Вести, но все почувствовали
их сердцами, и гулкой волной пронеслось по снежному безмолвию:
- Воистину воскресе!
- Воистину воскресе! - прозвучало под торжест венным огнистым куполом увенчанного сполохом неба.
-
Воистину воскресе! - отдалось в снежной тиши векового бора, перенеслось
за нерушимые кремлевские стены, к тем, кто не смог выйти из них в эту
Святую ночь, к тем, кто, обессиленный страданием и болезнью, простерт на
больничной койке, кто томится в смрадном подземелье "Аввакумовой щели" -
историческом соловецком карцере.
Крестным знамением осенили
себя обреченные смерти в глухой тьме изолятора. Распухшие, побелевшие
губы цинготных, кровоточа, прошептали слова обетованной Вечной Жизни...
С победным ликующим пением о попранной, побежденной смерти шли те, кому она грозила ежечасно, ежеминутно...
Пели
все... Ликующий хор "сущих во гробех" славил и утверждал свое грядущее,
неизбежное, непреодолимое силами зла Воскресение...
И рушились
стены тюрьмы, воздвигнутой обагренными кровью руками. Кровь, пролитая во
имя любви, дарует жизнь вечную и радостную. Пусть тело томится в плену -
дух свободен и вечен. Нет в мире силы, властной к угашению его!
Ничтожны и бессильны вы, держащие нас в оковах! Духа не закуете, и
воскреснет он в вечной жизни добра и света!
- Христос воскресе
из мертвых, смертию смерть поправ, - пели все, и старый, еле
передвигающий ноги генерал, и гигант белорус, и те, кто забыл слова
молитвы, и те, кто, быть может, поносил их... Великой силой вечной,
неугасимой Истины звучали они в эту ночь. - И сущим во гробех живот
даровав!
Радость надежды вливалась в их истомленные сердца. Не
вечны, а временны страдания и плен. Бесконечна жизнь светлого Духа
Христова. Умрем мы, но возродимся! Восстанет из пепла и великий
монастырь - оплот Земли Русской. Воскреснет Русь, распятая за грехи
мира, униженная и поруганная. Страданием очистится она, безмерная и в
своем падении, очистится и воссияет светом Божьей правды. И недаром, не
по воле случая, стеклись сюда гонимые, обездоленные, вычеркнутые из
жизни со всех концов великой страны.
Не сюда ли, в святой ковчег
русской души, веками нес русский народ свою скорбь и надежду? Не руками
ли приходивших по обету в далекий северный монастырь "отработать свой
грех", в прославление святых Зосимы и Савватия воздвигнуты эти
вековечные стены, не сюда ли в поисках мира и покоя устремлялись, познав
тщету мира, мятежные новогородские ушкуйники?..
- Приидите ко Мне, вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы...
Они
пришли и слились в едином устремлении в эту Святую ночь, слились в
братском поцелуе. Рухнули стены, разделявшие в прошлом петербургского
сановника и калужского мужика, князя Рюриковича и Ивана Безродного: в
перетлевшем пепле человеческой суетности, лжи и слепоты вспыхнули искры
вечного и пресветлого.
- Христос воскресе!
Эта заутреня
была единственной, отслуженной на Соловецкой каторге. Позже говорили,
что ее разрешение было вызвано желанием ОГПУ блеснуть перед Западом
"гуманностью и веротерпимостью". Ее я не забуду никогда...
