Подойди ко мне поближе, чтобы лучше слышать…» «Музыкант», К. Никольский
В
то утро, отслужив молебен, я тут же принялся готовиться к отпеванию.
Умер совсем ещё молодой учёный, недавно блистательно защитивший
кандидатскую диссертацию. Болезнь проявилась год назад, как раз
незадолго перед защитой. Городок у нас маленький, и о его беде люди
сразу узнали и заговорили. Кто-то и меня просил молиться об этом молодом
человеке, правда, прежде я не был с ним знаком, и в церкви никогда не
видел.
Наши прихожане народ всё больше простой, неискушённый, а
людей учёных в храме редко встретишь. Зови-не зови, всё равно не
приходят, но здесь случай особый. Смертельно опасная болезнь делает
человека куда как сговорчивее, а по-настоящему неверующих на самом деле
почти не бывает. Вот и передал я ему приглашение зайти в храм пообщаться
со священником. И он пришёл.
Вспоминаю его осунувшиеся плечи,
блуждающий взгляд. Сам только-только узнав, что опасно болен, он никак
не мог придти в себя и думать о чём-то ещё, кроме как о своей болезни.
Чтобы спрятаться от этих мыслей, он каждый вечер напивался. И в тот день
был выпивши.
- Ты веришь в Бога? А о вечности когда-нибудь задумывался?
- Я не могу думать ни о чём, кроме как о моей девушке, моей маме, моих
друзьях. Не могу представить, что вот ещё пройдёт совсем немного
времени, и от меня ничего не останется. Этот мир будет существовать, всё
так же будет начинаться утро, идти дождь, а я исчезну, растворюсь в
земле. Мне страшно, святой отец. Ты спрашиваешь о Боге, но Бог – это
что-то такое, о чём начинают думать в старости, а я никогда не буду
старым.
Мы проговорили с ним около часа, и мне всё же удалось
убедить его придти на воскресную службу и даже причаститься. Пришёл он
спустя месяц после нашего разговора, немного успокоившись и смирившись с
обстоятельствами. Исповедовался очень кратко, больше для проформы, раз
по-другому никак нельзя подойти под причастие. Причастился один раз, а
потом пропал, и больше у нас в храме не появлялся, но я продолжал о нём
молиться. Вынимая частичку на проскомидии, вспоминал ту нашу с ним
единственную встречу, снова видел его затравленный взгляд и печаль в
глазах, которая не покидала их до самой его кончины.
Я знал, что
молодой человек лечился и продолжал работать над диссертацией,
отдаваясь работе всем своим существом. Наверно, уходя с головой в
исследования, учёный забывал о своих собственных проблемах. Иногда мы
случайно пересекались с ним на улице. Здороваясь, я всякий раз
справлялся о его самочувствии и приглашал на службу. В ответ он улыбался
и уверял меня, что у него всё замечательно. Почти никогда он не
оставался один, кто-то обязательно был рядом, или его девушка, или
кто-нибудь из родственников. Они тоже весело кивали мне головами,
подтверждая, что у Юры всё хорошо, и что они обязательно придут за него
помолиться, но никто так и не пришёл.
После проведённого курса
лечения на самом деле ход болезни только усугубился, а все в один голос
заверяли, что ещё немного, и он обязательно поправится. Но больной
понимал, что близкие лгут, потому что боятся, что в отчаянии он снова
начнёт напиваться. И от этого всем станет только невыносимее. Он делал
вид, что верит им, и тоже улыбался, глядя на меня своими серыми
печальными глазами. Всякий раз, встречаясь с Юрой, я замечал, как
молодой человек теряет в весе, его лицо становиться всё меньше, но глаза
остаются теми же, и казалось, что теперь они занимают уже пол-лица, и
от этого печали в них только прибавлялось.
Но однажды я встретил
его рано-рано утром, когда спешил на литургию. Он был один и шёл мне
навстречу откуда-то со стороны леса. Мы остановились, и я почему-то
сказал:
– Если ты не придёшь, я больше не стану о тебе молиться.
– Нет-нет, пожалуйста, не переставай, я обязательно приду.
Действительно, он пришёл на литургию этим же утром, только под самый её
конец. Встал возле колонны у царских врат и смотрит на меня. Я как раз
причащал, а закончив, подозвал его и сказал:
– Юра, подойди, хочу тебя причастить.
Он с готовностью подошёл к чаше и сложил руки на груди. В тот момент
мне показалось, что привычные печаль и страх, всё это время наполнявшие
его глаза, отступили куда-то там далеко на второй план, а в них наконец
появился покой. Хотя, возможно, мне это только показалось.
Готовлюсь к отпеванию, расставляю на столике всё, для этого необходимое, и жду, когда привезут усопшего.
Неожиданно за спиной слышу радостный женский голос:
- Отец Александр, как хорошо, что я тебя застала!
Поворачиваюсь, передо мной Ирина, старая моя знакомица. Когда-то, очень
давно, мы с ней даже немного дружили, потом наши пути разошлись, она
вышла замуж и уехала в Москву. Узнав, что я стал священником, Ирина
возобновила прежнее знакомство, иногда наезжая к нам всем своим
семейством. Года три назад она почему-то пропала и перестала бывать у
нас в храме, только иногда звонила и, ничего не объясняя, очень просила
молиться о дочери. И вдруг такая нежданная радость.
Честное
слово, в других обстоятельствах мы бы с ней не задумываясь и обнялись
бы, и расцеловались, но в храме и при кресте я не мог себе этого
позволить.
– Ну, наконец-то появилась, пропащая душа. Думал всё, обиделась за что-то на нас с матушкой и совсем не приезжает.
Ирина смотрела на меня бесконечно счастливыми глазами и радовалась вместе со мной.
– Что ты, какие обиды. Просто всё последнее время я практически не
отходила от дочери. Только сейчас, наконец, могу говорить об этом
спокойно. А вообще, эти три года – самое чёрное время моей жизни. Ты же
знаешь мою Полину.
Умная порядочная девочка, с отличием окончила университет, вышла замуж.
И словно гром среди ясного неба, приходит ко мне и объявляет:
- Мама, я сделала анализ крови, мне ставят ВИЧ.
Представь, что я пережила. В одно мгновение рухнуло счастье моей
дочери. Выяснилось, что заболела от мужа, понятно, что жить с ним после
этого она не могла и ушла. Ну, это ещё ладно, вокруг рушится множество
семей и это не смертельно, но такая болезнь… Однажды в минуты отчаяния
Полина попыталась с собой покончить. С того времени я от неё не
отходила. Нужно было что-то делать, заставить дочь хоть немного
отвлечься от мыслей о болезни, чем-то заполнить свободное время, и я
предложила ей получить второе высшее образование. И ещё мы стали вместе
ходить в церковь. Раньше я, если и молилась, то очень редко, даже
приезжая к вам приходила больше из любопытства, а грянула беда – и мы
пошли к Богу. Со временем Полина начала ездить в один храм в
Подмосковье, а я молилась у себя недалеко от дома.
Помню, в первый раз пришла, встала у Распятия и прошу Христа исцелить
мою дочь. И понимаю, что мало только просить, нужно что-то ещё и от себя
отдать, пожертвовать, пострадать что ли, вот, как Он страдал. И
надумала.
Помнишь, как я раньше курила?
Действительно,
Ирина ещё тогда, в первые годы нашего знакомства, дымила как заправский
мужик, выкуривая в день чуть ли не по пачке сигарет, и даже страшно было
представить, сколько она выкуривает теперь.
- За эти годы
курение стало частью моей сущности. Никто не мог представить меня без
сигареты. И тогда я подошла к Нему и сказала, всё, бросаю курить, а Ты,
пожалуйста, исцели мою девочку. Не так, чтобы сперва исцели, а потом
брошу, но наоборот – я бросаю курить ради её спасения. И вдруг откуда-то
прямо-таки уверенность появилась: да, через три года она исцелится.
Три года уже не курю, хотя далось мне это очень нелегко, но ради Полины
я готова была и не есть, и не дышать. Она лечилась, и каждый год врачи
отмечали положительную динамику. Этим летом дочь закончила второй
институт, но самое главное – у неё прекрасные анализа. Батюшка,
представляешь, ВИЧ больше нет! В своё время я просмотрела множество
материалов об этой болезни и знаю: такого не бывает. Но его на самом
деле нет! Вот, всё бросила и поехала к тебе, мне нужно с кем-нибудь
поделиться моей радостью. А с кем поделиться, как не с тобой? Ты же
молился о нас.
Я не скажу, что рассказ Ирины меня потряс. Когда
становишься священником, перестаёшь удивляться чудесам и начинаешь
воспринимать их точно норму. Что удивительного в том, что Господь
исцеляет человека от неизлечимой болезни, на то Он и всемогущ.
Удивительно, когда после оказанного тебе благодеяния, когда ты, умирая
от страха и безнадёги, неожиданно, будто преступник, стоящий на эшафоте,
получаешь помилование и тут же забываешь того, кто тебя пожалел.
Удивляет наша неблагодарность, с Богом так нельзя.
Помню, уже закончил причащать, выхожу давать крест, а моя алтарница шепчет:
- Батюшка, люди на причастие опоздали, больного ребёночка привезли. Причастите?
Никогда не отказываю причащать опоздавших младенцев. Очень уж взрослые
расстраиваются оттого, что дитя не причастилось. Однажды бабушка вот так
принесла причастить младенчика, а уже поздно. Ссыпал частички в чашу,
вся Кровь, её оставалось очень мало, впиталась, и причастить его не было
никакой возможности. А бабушка не уходит, стоит рядом с амвоном и как
заклинание повторяет:
- Батюшка, миленький, причасти внучка, – и через пять секунд снова, – причасти внучка.
Объясняю ей, как могу, мол, нет у меня возможности малыша причастить,
прошу в другой раз подойти, а она будто не слышит, всё твердит и
твердит:
- Батюшка, причасти…
До сих пор у меня этот голос в ушах стоит… и её умоляющие глаза вижу.
Крепкий ещё мужчина подносит ребёнка, мальчика лет шести и держит его на руках.
– Поставьте мальчика на пол, – подсказывает алтарница.
Дедушка, извиняющимся тоном:
- К сожалению, он не может ни стоять, ни ходить.
Спрашиваю:
- Это с ним от рождения?
- Нет, это случилось всего с полгода назад, и никто не может объяснить, что с внуком.
В трапезной после службы ко мне подсел один из наших клирошан:
- Батюшка, ты знаешь этого дедушку, что приносил на причастие неходячего малыша?
- Нет, первый раз его вижу.
- А я знаком с ним и уже давно. Когда-то мы вместе учились в
музыкальном училище. Он неплохой музыкант, хорошо держит басовую партию.
Они живут, – и он назвал место недалеко от нас. Несколько лет назад его
положили в областной онкодиспансер, а когда вскрыли, пришли к выводу,
что пациент неоперабелен. Зашили и отправили домой. Тогда же кто-то из
врачей ему сказал:
- Увы, в вашем случае мы бессильны, теперь вы принадлежите только Богу.
Самое главное, – продолжал собеседник, – что однокашник мой не был даже
крещёным. А тут такие дела. Но одумался, поспешил в церковь,
окрестился, стал ходить на службы, молился, причащался. Вместе с ним в
церковь пришла дочь.
Время наступает, ему по всем срокам уже
помирать пора, а он всё живёт, и неплохо живёт. Прошёл новое
обследование. Посмотрели, метастазы исчезли, а больной орган
восстановился, правда, не в полной мере, так что ему теперь приходится
принимать гормоны.
Все его поздравляют, вот, мол, чудесное
выздоровление произошло. Теперь тебе, ох, как нужно Бога благодарить. А
он понял, что вылечился, и сделал вывод: значит, в церковь ходить больше
не нужно. Вернулся на работу, одно воскресенье пропустил – в храм не
пошёл, второе. А там уже и вовсе крест с себя снял. Только человек-то он
неглупый, понимает, что Бог его для чего-то оставил. Для чего? Для
покаяния, наверно. Стала моего приятеля совесть одолевать, так он, чтобы
она его не мучила, убрал от себя всё, что напоминало бы ему о Христе.
Иконы попрятал, церковный календарь со стенки снял.
Помню, по
делам заезжал в их места, и мы с ним случайно пересеклись. А он в своё
время, как и я, пел там у них на клиросе. Мы и раньше, как встретимся,
так и давай друг друга расспрашивать, какие песнопения поёте, нотами
менялись. Встречаемся, значит, я его по привычке о клиросе расспрашиваю,
а он отворачивается от меня и кривится так, будто у него зубы болят.
Оказывается, бросил петь и о прошлом ничего слышать не желает.
И
тут на тебе, другая беда: внучек утром просыпается, а встать не может.
Ножки свело и всё тут. Звонил он мне недавно, мучается очень. Всё
понимает, и что дети по нашим грехам страдают, тоже понимает. Вот, на
причастие мальчика принёс, а у самого нутро продолжает упорствовать и
никак не покается.
Рассказал я Ирине эту историю и предупреждаю:
- Если Бог тебя оставляет жить, то это не значит, что Он тебя особо
отличает, просто ты ещё не сделал того, что должен. И тебе по какой-то
причине даётся вторая попытка. Чудо не означает, что ты уже спасён, нет,
это значит, что тебе ещё предстоит спасаться – всю оставшуюся жизнь.
Она внимательно слушает:
- Получается, что дедушке этому Бог даже не вторую, а уже третью
попытку предлагает, словно в лёгкой атлетике в соревнованиях по прыжкам в
длину.
- Если уж сравнивать с лёгкой атлетикой, то скорее по прыжкам в высоту.
Пока мы так разговаривали, внесли тело усопшего, и мгновенно храм
наполнился множеством людей. Всегда так, когда хоронят человека
молодого, многие приходят проводить его в последний путь. С одной
стороны, очень жалко, когда умирают молодые, а с другой, наверно, таким
образом мы подсознательно выражаем смерти свой протест.
Человек
вечен и, даже будучи не особо верующим, он об этом догадывается, и тогда
земная кончина ему представляется какой-то нелепицей. Против торжества
этой нелепицы мы и восстаём.
Странно устроен человек. Рождаясь в
мир, все знают, что настанет день, и каждый из нас пойдёт дорогой
отцов. Жить на земле нелегко. Мы вынуждены постоянно трудиться, в поте
лица добывая хлеб насущный. А ещё нам нужно так много всего, и одежда, и
жилище. Стремимся найти верного спутника жизни, родить и воспитать
детей. Разве это просто? Сколько проблем и у супругов между собой, а ещё
и с детьми. Мы постоянно болеем и боимся заболеть ещё сильнее. И,
несмотря на множество трудностей, постоянно цепляемся за эту жизнь, а
когда человек уходит в столь раннем возрасте, минуя все эти житейские
тревоги и проблемы, жалеем усопшего. Наверно, это ещё и от того, что мы
не знаем, что там нас ждёт в вечности, не знаем её законов и правил.
Потому всеми силами стремимся задержаться здесь, во времени.
Мне
тоже жалко Юру, ведь ему не достались и те маленькие радости, что мы
испытываем здесь же, на земле. Он не познал любовь женщины, не успел
стать отцом, не порадовался внукам. А главное, его душа не созрела для
Царства Небесного, ведь по-настоящему самой главной встречи на земле,
встречи человека с Богом у него так и не случилось. Хотя и об этом мы
можем рассуждать только предположительно. Во время каждения я смотрел на Юриных родственников, что стояли вокруг гроба, на его друзей и коллег.
Повторюсь, их было очень много, и мало кто из них не плакал. Видно, что
они скорбят по-настоящему. Мой взгляд скользит поверх голов, и я вижу
Ирину. Почему-то она не ушла и осталась помолиться о незнакомом ей
человеке. Ещё совсем недавно и она точно так же могла бы хоронить свою
собственную дочь, но не позволила ей погибнуть. Встала между смертью,
между множеством непреодолимых, казалось бы, препятствий и своей
единственной дочерью. Встала и победила.
Продолжаю отпевать и
ловлю себя на мысли, что среди такого множества замечательных, умных,
грамотных, красивых людей, в жизни, окружавших молодого учёного, не
нашлось никого, кто взял бы на себя подвиг ради сына, любимого, друга.
Хоть бы кто-нибудь начал ради него поститься, молиться, отказался бы,
ну, хоть от того же телевизора. В наше время это уже поступок. Никто не
взял его за руку и не пришёл вместе с ним в храм. Найдись бы такой
человек, как знать, может, и не было бы сегодня этого отпевания.
Ещё отчетливее стало понятно его одиночество. Оно не покидало юношу и будто навсегда поселилось у него в глазах.
А может, встреча с Богом у него всё-таки состоялась? В момент, когда он
причастился и печаль в глазах сменилась на покой? Как хочется в это
верить.
После отпевания, глядя в это множество замечательных, умных глаз, я
стал говорить им о Христе, рассказывал о добре и о зле, о лютой
ненависти и святой любви. Наверно, я увлёкся и не следил за временем, но
мне так хотелось, что бы эти замечательные глаза меня услышали.
Проводив процессию до катафалка, возвращаюсь в опустевший храм. Одна из Юриных родственниц дожидается у входа.
– Батюшка, прости, но должна тебе высказать, нельзя так. Родные устали,
почитай, всю ночь никто не спал. А ты всё говоришь и говоришь. Потом, и
в ресторане у нас к определённому часу заказано.
- Прости, матушка, действительно, про ресторан я и не подумал.
Молча приняв моё извинение, женщина поспешила присоединиться к
печальной процессии из родных и близких. С того дня в храме я их больше
не видел.