Слезы мои, Боже, не в книге ли Твоей? -
Ты знаешь Александру,- спросил меня настоятель, когда я, рано утром,
встретился с ним в дверях храма,- ну ту, что здесь убиралась и
подсвечники чистила? А-а, ты же не так давно у нас... Эта женщина месяц
назад угорела в бане и теперь просит причастить ее на дому. Ты причащал
когда- нибудь больных? - Нет, никогда... - Да там ничего сложного,
все по требнику. Собирайся, возьми с собой Евангелие, Крест, одень
епитрахиль и поручи. На Престоле стоит маленькая дароносица, та, что в
синей сумочке, плат и покров. Вон, видишь, дочь ее стоит, ждет? С нею
поедешь. Вот так мне, молодому священнику, посвященному в иереи всего
месяц тому назад и приехавшему на этот приход на прошлой неделе,
пришлось спешно готовиться к встрече с Александрой, которую я никогда
прежде не видел, совершать чин, который прежде я никогда не служил и
начинать жизнь приходского священника, которую на тот момент я сам себе
слабо представлял. Спешно собравшись, я вышел к ожидавшей меня
женщине, образ которой совершенно изгладился из моей памяти, в чем,
дорогой мой читатель, совершенно никакой моей вины нет, потому что его,
этот образ, затмил тот яркий опыт духовного общения с ее матерью,
который до сих пор движет моей рукой во время проскомидии, когда я
вынимаю частицу за рабу Божью Александру. Меня привезли в один из
домов так называемого частного сектора, где, в одной из комнат томилась
ожиданием встречи с Господом сухонькая преклонных лет женщина, слабо
подававшая признаки жизни. Она полулежала в своей постели и глаза ее
ничего не выражали, равно как и губы, руки и все ее расслабленные члены.
Взявшись исповедовать ее, я убедился, что Александре каждая мысль
дается с таким трудом и тратой времени, будто она, в отличие от других
людей, как бы совершающих свой жизненный путь быстрым шагом,
передвигается в этой жизни ползком. На мои вопросы она отвечала не
сразу, лишь повторяла последние мои слова, отчего я даже засомневался на
время, действительно ли женщина в своем уме. Впрочем, на некоторые
вопросы она так и не ответила, так как то, о чем я ее спрашивал, не было
ее грехами. Напутствовав бедняжку Св.Тайнами, я преподал ей
благословение и, попрощавшись с нею, вышел к ее дочери. Последняя
отвезла меня назад, в храм, к месту моего служения. Помню лишь, как я
просил ее подавать больной постные блюда, так как был Великий Пост, до
окончания которого было всего две недели, чтобы мать не впадала в
отчаяние из- за нарушенного, хоть и тяжкой болезнью, течения постных
дней. Прошло три месяца. Наступило лето и я уже приобрел некоторые
"профессиональные" навыки, как, смеясь, говорил мне настоятель. От
Александры мы получали скудные новости, мол, изменения в лучшую сторону
нет, угарный газ, сковавший ее внимание и чувства в тот злополучный
банный день не хотел освобождать свою пленницу, то есть, как говорят
сейчас, состояние больной было стабильно- тяжелое. Как- то утром мне
передали просьбу больной совершить над нею святые Таинства Исповеди и
Причащения. Собравшись, я уже по привычке направился к выходу из храма,
когда меня окликнула одна из его постоянных тружениц. Она просила взять
ее с собой, так как прежде была очень хорошо знакома с Шурой, как она ее
называла. В пути, а мы шли пешком в этот раз, женщина рассказывала мне,
какая Александра была работящая да покладистая, как быстро и хорошо она
исполняла свое послушание и помогала остальным, каким темпераментным и
веселым характером обладала перед тем трагическим днем, когда получила
отравление угарным газом, как подбадривала унывающих сестер во- Христе и
вовремя давала прекрасные жизненные советы, а я все слушал и
недоумевал, как такое может быть возможным: та Александра, которую я
видел, никак не соответствовала тому описанию, что давала мне ее
подруга. Наконец, мы подошли к знакомому дому и нас встретила дочь
Александры, введя к матери. Женщина на этот раз сидела, согнувшись, в
кресле, на коленях ее лежал раскрытый на последовании к Св.Причащению
молитвослов издательства Московской патриархии в темно- синем переплете,
сама же она была столь же безучастна, как и в первое мое посещение.
Поприветствовав ее, я не стал тратить драгоценное, казалось бы, время на
лишние вопросы, которые моя спутница задавала "тете Шуре", склонившись
перед нею и заглядывая ей в ничего не выражающие глаза и начал чин
Исповеди. Когда были прочитаны все прошения, я приступил к совершению
Таинства, которое мало чем отличалось от того, трехмесячной давности,
разве что чувствовалось, что Александра подготовилась к нему, как к
последнему в своей жизни. Моя спутница удалилась на время, о чем- то
беседуя на кухне с дочкой, а больная отвечала на мои вопросы, все так же
повторяя последние слова, произносимые мною, соглашаясь с их смыслом и
признавая, таким образом, свою собственную греховность. Когда исповедь
была окончена, я открыл дароносицу и вынул все ее святое содержимое,
позвал свою знакомую и, растворив Частицу в вине, еще раз взглянул на
сидящую в той же позе женщину. И тут только я заметил, что под нею, на
дощатом полу, под обутыми в домашние тапочки ногами, образовалась
лужица. "У нее уже недержание мочи",- подумал я и хотел уже кликнуть
дочь, чтобы привела мать и комнату в порядок, как непроизвольно перевел
свой взор на молитвослов, что лежал по- прежнему на ее коленях и...
опешил! Страницы молитвослова были также мокрыми, они потеряли свой
первоначальный вид и разбухли, а посередине, где эти страницы сходились,
образовалась канавка воды, которая почему- то не уходила, а стояла, как
будто после проливного дождя. Бедная тетя Шура, с утра взявшаяся за
чтение последования, одолела его к нашему приходу и, остановившись на
шестой молитве "От скверных устен..." проливала свои слезы покаяния,
природу которых и причину знала только она одна, на свою книгу и руки, а
слезы при этом стекали на пол, образуя большую лужу, смутившую было
меня и мою спутницу. Я никогда раньше и даже до сих пор, спустя два
десятилетия, не видел такого обилия слез, в особенности покаянных.
Собери я их в какую- нибудь емкость, думаю, понадобилась бы пол-
литровая стеклянная банка, не менее. Переглянувшись с моей знакомой, я,
при ее помощи, причастил бедную женщину и закончил чинопоследование.
Расставание было недолгим, каждый из нас вынес из этой встречи свой
личный духовный опыт, но, думаю я, более всех нас заметила присутствие
еще одной Личности, божественной, Александра, хотя мы не могли бы
утверждать, заметила ли она в такой же мере наше "соборное" присутствие.
Хотя сегодня, спустя два десятилетия после того случая и скоро
последовавшей смерти этой замечательной причастницы, вряд ли этот опыт
остался с нами. Это был опыт встречи с Господом лишь только одной
женщины, которой каждая ее мысль давалась с невероятным трудом, каждое
слышимое слово отзывалось в ее мозгу раскатистым эхом, а каждая слеза,
растекаясь по книге и, капая на пол, образовывала то, недоступное для
нас и нашего понимания, озеро, по водам которого прийти к ней смог
только ее возлюбленный Иисус. У меня же осталось лишь сожаление о том,
что тот самый молитвослов издательства Московской Патриархии, так
удивительно дополненный слезами кающейся христианки, не догадался я
выпросить себе на память после смерти Александры у ее дочери, чтобы
иногда, вспоминая об этом случае, показывать его потерявшие форму
страницы слушателям, покаяние которых и чаяние личной встречи с Господом
еще впереди, неизбежно и совершенно неизвестно, при каких жизненных
обстоятельствах может наступить. Помилуй меня, Боже! У Тебя исчислены мои скитания; положи слезы мои в сосуд у Тебя,- не в книге ли они Твоей? (Пс 55:9) Захар Зинзивер,
